Пунктуально ко Дню Победы (и не бросайте камни). Третья тянет уже на большее, это почти рассказ. Кто любит типичный мой сюр, можете сразу читать её. Они, в общем, читаются в любом порядке.
Игра1. Игра
Свет в камере меркнет, гаснет, и я переворачиваюсь на бок, выплёвывая слюну с кровью. Я почти не могу глотать. Что-то случилось, наверняка; потому они не зовут врача. Ни к тебе, ни ко мне. Теперь, когда мне действительно плохо, я вдруг вспоминаю, что я тебя помню. Да, именно так. Залив был гладкий, как стекло, песок похож на яблочный пирог, а небо, небо - ... Мы им мешали, и нас гнали прочь, с глаз, играть. Мы провели вместе целое лето. Ты тогда тоже был больной - ты-то и был больной, а я здоров - ты носил серый вязаный шарф, тебе было жарко, ты кашлял, хрипел, выбивался из сил быстрее, чем младший на три года я. И это не прошло. Сейчас в твоём дыхании я слышу шелест. Ты выглядишь не на три - на пятнадцать лет старше. Твой козырь в бою - это быстрый, жестокий удар. Продолжительный поединок ты не потянешь. Ты собирал камни на берегу, гладкие, серые, плоские камни, и отправлял их в путешествие по воде. Я, помню, пришёл к тебе первый раз, спрашивая себя, что ты делаешь в пустоте. Я-то воображал, что там скучно. На самом деле у меня просто не было фантазии в таких вопросах. Нет её и сейчас.
Ты собрал целую горку камней и пускал их один за другим, пускал... Будто бы там, в заливе, какая-то правда жила, правда незримая, как русалка, и ты пытался в неё попасть. Камни прыгали, прыгали, не тонули. Я позавидовал и обиделся на тебя, что ты выдумал эту игру там, где я перед этим только скучал; или, может быть, я обиделся не на тебя, а на что-то другое, всесильное и большое, но я не мог до него добраться, и лишь потому ты попал под каток забвения и обиды. И это не изменилось во всём, что случилось позже. Человеческие проблемы лежат далеко за пределами человеческих сил; даже и чувствовать люди не в состоянии то, что правильно, то, чего мы хотим. Потому я и старался расширить этот предел, даже, кажется, преуспел. Я, по-видимому, умираю. Они не зовут врача... Я хотел было взять твои камни и тоже бросать, и даже взял один, но положил обратно к остальным. Отец говорил мне, что нехорошо брать чужое. К тому же я был слабее, меньше и не хотел ссоры. Тогда я схитрил: отыскал несколько подходящих камней - не самых плоских, но всё же - и положил их в горку, к твоим. Теперь я тоже мог брать с неё камни, горка была как бы общая. Я играл в первый раз, мои камни прыгали плохо. Ты посмотрел на меня искоса и показал, как надо держать кисть руки. Потом, когда мы играли вместе и я уже неплохо бросал камни, ты каждый раз умерял свою прыть, чтобы меня не обидеть. Когда я был рядом, твои камни никогда не прыгали так далеко и долго, как могли бы. Я вскоре заметил это и почему-то обиделся ещё больше. Теперь я понимаю - ты просто принял меня за девочку, как большинство чужаков в те годы. Я сам сейчас путаюсь, глядя на старые фотографии. Я был непонятно что, весь изящный и тонкий, как маленький эльф. И носил унисекс. "...Девочка, где твой папа?" - тянули с противной улыбкой гости. Я не спешил никого поправлять. А там, откуда ты родом, девочек не огорчают.
Теперь я помню, да. Как же я всё забыл? Конец того августа меркнет - прочь, прочь... Истекает в туман. Достаточно было врезать мне по голове, как память немного стряхнула ржавчину; интересно, а если врезать ещё раз, она вообще прояснится, я вспомню, чем кончился дождь над заливом, песок, прыть прыгучих камней? Я хочу вспомнить, я знаю - надо. Признать, реконструировать, собрать правду из резаных в белые полосы документов, из бесконечных стёртых файлов, лжи и пепла. Тогда я пойму, что же с нами случилось и как это всё нам так вышло. Хотя это, наверное, ничего не изменит. Я поднимаюсь на локте, стучу о стену. Слаб, слаб, слаб...
- Они за нами хоть наблюдают? - Не знаю, как ты это чувствуешь, но можешь.
- Нет.
Рука подламывается, я падаю. Ах! затылком об пол.
- Нет камер. - Спокойный голос сквозь боль. - Так лучше.
- Хе! - Я судорожно всхлипываю. - Нет камер... Они меня бросили - раненого - с тобой - без наблюдения - без камер...
Ответ излишен. Лучше... лучше для чего? А, знаю. И тёплые капли текут с уголков глаз на виски. Слёзы. Я плачу не о себе. Правда в глубинах, незримая, как русалка, темна, горька. Ты попал. Это пресс-хата. Я бы уже сейчас был готов задницу им лизать, если б они в тебе не ошиблись. Пресс-хата. Но так поступают только с плохими - с предателями, террористами - не так ли? А я хороший, я добрый! Пусть я упрямый, но свой!.. Боги, боги!.. Мир обернулся волком, и родина показала оскал. Родина! О, боги, боги...
Часовщик (Контроль)2. Часовщик (Контроль)
Слабость расиста в том, что он не может представить себе, чтобы человек "низшей расы" как-либо превосходил его. Был умнее, хитрее, опаснее. Происходит систематическая недооценка врага. Как всякий бессознательный расист, я обманулся цветом его кожи. Когда тот мальчик, Джастин, бросился мне в ноги, моля о защите - ведь я был Герой! - я озадаченно хмыкнул, оглядел его и отослал в пентхаус. Там мы и оставались весь вечер и ночь. Мальчик почти не нервировал. Часовщик явился наутро и терпеливо ждал, пока я вынырну из похмелья. В приёмной лежали газеты, журналы и книги, и я ещё помню, как был удивлён, увидев в его руках "Осквернителя праха". Ведь это бессмысленно - начинать роман, зная, что всё равно уйдёшь отсюда, не успев его прочесть. Книги там, в общем, лежат для вида - для понта, как ты бы сказал. Но он полагал иначе. После того, как он ушёл - несолоно хлебавши, как я думал - я обнаружил, что эта книга пропала. Он её просто прихватил.
В тот момент должен был прозвенеть звоночек, но не прозвенел, похмелье ли или глупость тому виной. Он выслушал мой наглый бред, моё очередное "нет", обжёг укором исподлобья и позабыл на столе папку. Из папки элементарно следовало, что Джастин враг общества, мальчик опасен, его таланты не поддаются контролю и проч. и проч. Я мог бы озлиться, взять телефон и задать ему - да хотя бы себе! - вопрос, какими методами они там собираются контролировать тех, чьи таланты находятся вне контроля, и кто дал им право подобные методы применять, - но не озлился, не задал. Я был чрезвычайно занят собой. Мне даже в голову не пришло, что он может манипулировать мною. Помните мамушку из "Унесённых ветром"? Для меня он был чем-то средним между этой чудесной дамой и обычным прилежным чиновником наших спецслужб. Какой, в самом деле, тут может быть омут, какая мгла?.. То была первая ошибка - недооценка его; вторая же заключалась в переоценке себя, но главным образом - в колоссальном заблуждении касательно его на меня планов. Оглядываясь назад, я вижу, что воображал себя полубогом, которого никак не может коснуться земная чиновничья суета. Я знал, что этот тёмный человек работает часовщиком мироздания и трудится по зову сердца, но не мог даже представить себе, что он собирается встроить меня в свой механизм в качестве шестерёнки.
Теперь, здесь, в его камере, я понимаю, что отвратительная интенсивность его взгляда произрастала вовсе не из служебного усердия, как я думал, не из патриотизма и прочих страхов. Это была горючая, тоталитарная паранойя. Концентрированный контроль. Подробности из той проклятой папки не давали мне покоя - для этого он и подбросил её мне на стол - и я спросил, всего лишь задал Джастину один вопрос... Он сразу сник и тем же вечером ушёл. Спустился вниз и вышел через парадный вход. Я наблюдал, как он спокойно пересёк площадь, и не удивился чёрной машине, которая тормознула и подхватила его - миг, человек пропал. Джастин, видимо, тоже воспринял её как должное. Мальчик даже не попытался бежать. Наутро я получил саркастическую благодарность на гербовой плотной бумаге. Сарказм я только сейчас уловил, а тогда я подумал, что Часовщик ошибся. Я-то Джастина не выгонял. Прости, что я постоянно произношу слово "думал". Я отдаю себе отчёт в том, что процессы, имевшие место в моей голове, навряд ли стоит так обозначать.
Крепость (Ночь)3. Крепость (Ночь)
Ночью четвёртого сентября, примерно сутки спустя после смерти, ты явился ко мне и сказал, что у меня есть ещё один шанс. Мы поднялись в небо и полетели на запад. Высоко над Землёй было очень холодно, и моё тело не раз успело замёрзнуть насмерть. Тебе было уже всё равно. "Это гора Сибирь", сказал ты, когда мы ступили на исполинский ледник. Гору венчал слепящий замок. Внутри, под замком была крепость. "Мы к Хозяину", объявил ты на КПП, и нас пропустили. Потом мы шли сквозь материю - камень, людей и стены, бюрократические этажи, полные бесконечных офисов-кубиков. На этом пути мир казался расплывчатым, как акварель. Ты держал меня за руку. Мы прибыли к Хозяину, вернее, к тому, кого я за него принимал, и этот человек спросил, действительно ли я хочу исправить всё, что сделали поколения моих предков, вернуться к клятве и обратиться к истине. Да, сказал я - бесповоротно - хочу. (Ты видишь, что Часовщик прав, считая меня предателем. Я предатель и есть.) Хозяин оставил книгу, поднялся - шаг - и мы оказались над мастерскими и котлами оружейного завода.
- Оружия у нас достаточно, - сказал Хозяин. - Вам надо построить сто миллионов доспехов, превращающих свет в ночь. Можно и больше, конечно, но сто миллионов нужны обязательно. У вас есть девять месяцев. Давайте, перевыполните план.
Он коснулся рукой твоего плеча и ушёл. Мы спустились наземь и сразу же принялись за работу. На заводе царили грубые нравы, но ничего такого, что было бы мне не знакомо. Гораздо хуже были условия, будто нарочно жестокие. Рабочие поддерживали их, словно боялись, что доля удобства сделает их размазнёй. Я мёрз, иссыхал от жары и жажды, смазывал страшные ожоги маслом, болел и наверняка бы умер, если б не изменился сам. Моя шея, руки, а после и всё остальное тело начали покрываться какой-то сажей. Чернота намертво въелась в кожу, и я не мог её счистить. Мне было странно - тошно и кружилась голова. Я думал, это радиация, болезнь, яд; зеркал там не было, а если б были, я бы боялся в них заглянуть, но то, что я краем глаза улавливал в полированных плоскостях, пугало до сумасшествия. Я постоянно спрашивал, где тут врач, как дойти до врача; уровнем ниже, отвечали мне - но отыскать его не было времени, каждый раз что-то срочное требовало меня на месте. Я впадал то в отчаянье, то в тоску. Всё это время мы вкалывали, словно в угаре. Рабочие посмеивались, видя, как я страдаю. Меня трясло, я злился и кричал: "Дурачьё! Зачем вам моя смерть? Я же работаю на вас, я помогаю!" Никто не реагировал, даже ты. Когда жар расплавленного металла становился невыносим, я нырял вверх, как ты меня научил, сквозь толщу камня, на склон горы, на ледник, и выставлялся по пояс в мороз. "Мороз" в данном случае - очень слабое слово. Был риск загнуться от воспаления лёгких, но мне было всё равно. Я полагал, что я там, на заводе, умру. Поначалу я не выдерживал извне долее пары секунд, а потом как-то обнаружил, что прогуливаюсь по льду уже час в моей безрукавке, смотрю на южный горизонт, на Гималаи, низину Китая, Тибет, и ничего, не продрог. Температура не повысилась, ледник не таял, дело было во мне. Тогда же я перестал страдать от заводских условий, а увидев тебя однажды как будто заново, узнал самого себя. Это было огромное счастье, и с той поры я утратил страх. Не с чего был он и ни к чему, а красота всегда в глазах смотрящего. Не каждому даётся вторая жизнь.
Внизу внутри горы была страна. Большая. Там жили люди. У меня не было времени что-нибудь осмотреть, но ты объяснил, что путешествовать следует, покидая тело во сне. Я так и делал. Ощущения были те же, что во плоти, и люди видели меня, осязали. Я потом просыпался на наш завод. Отдых от этого не страдал. Страна внизу была мрачная и красивая - чистые древние леса, мерцающее море, скалы, реки... Я там увидел страшное. Во время одной из моих прогулок солдаты пригнали пару сотен женщин к берегу и утопили их в море. Женщины тоже были рабочие, где-то там лишние в тот момент. Они кричали, плакали и воздевали руки к небу, моля о пощаде. Морские змеи сплылись на пир, кишели, рвали тонущие тела... Я, главное, не мог понять, зачем такое делается, почему женщин просто не переслали работать в другое место. Я побрёл прочь от моря по руслу реки после этого зрелища, как прибитый. Из леса выглядывала деревня. На берегу присели несколько молодых баб, они не то полоскали что-то, не то ловили в воде. Река внезапно взбурлила илом. Зубастая водяная змея схватила светловолосую девушку и утащила в омут. Остальные, бросив свою работу, бежали к деревне. Речные змеи, морские драконы и множество разнообразных чудовищ жили в этой земле повсюду, никто на них не ополчался, не истреблял. Их не трогали даже крестьяне, хотя эти твари порой охотились на людей. Считалось, что так и надо. Я решил, что те две сотни женщин были, должно быть, приношением дракону и змеям моря.
Я отошёл от течения, миновал несколько деревень, посёлков и пришёл в город. Там было уютно - мороженое, кино, парк с галечными дорожками, пруды, утки... В парке был магазин редких книг.
- У вас Джордж Оруэлл есть? - спросил я.
- А как же.
Продавец оторвался от чтения и указал небольшой раздел - книги о тирании, революции, о том, как сражаться с системой, захватывать власть. Троцкий, Ленин и Че Гевара, и Оруэлл почему-то туда попал... Никто не прятал и не запрещал этих книг, всё было на виду, все говорили и читали что хотели. Я был слишком шокирован, чтобы что-то сказать. Продавец смотрел на меня знающе, с насмешкой. Я купил томик Оруэлла, "Эссе", в прохладном, гладком, твёрдом переплёте. Потом прикинул, что будет, если на эту страну нападёт страшный враг, чтобы её разрушить, и преуспеет. По всему получалось, что будет гораздо хуже. Люди не будут освобождены, этим никто не занимается. Их перебьют, уморят голодом, угонят в рабство, и мера страданий повысится в сотни раз против нынешнего. Выходит, выхода нет, и все здесь это, видно, знают. Что-то, а думать они умеют. Незачем запрещать книги.
Я также видел Хозяина. С этим именем были какие-то нелады, как будто бы Хозяин был наш босс, тот, кто дал нам задачу делать доспехи, но одновременно не он или кто-то ещё. Мне указали на тёмный офисный блок. Рабочий день давно кончился, почти все кубики были пусты. Я миновал длиннющий прямой, как меч, коридор, прошёл всё здание насквозь и оказался в сумерках на скале над морем. Хозяин шагал в полосе прибоя по чёрным и белым камням, переходя с одного на другой. Высокий чужак в плаще с капюшоном и облачении цвета ночи - действительно ночи, в складках таились звёзды, как за облаками в небе... Он скользнул по мне взглядом, совсем равнодушно, нездешне, сделал свой следующий шаг, второй, ещё - и пропал, ушёл, как призрак, куда-то прочь. Мне почудилось, будто камни у него под ногами являют узор, вроде сверхсложной шахматной доски. Я присмотрелся к ним, пытаясь разгадать устройство вселенной, и тут же увидел, что на самом деле узора нет. Впечатление было обманчиво, мокрые плиты не складывались в осмысленность - ни размером, ни формой, ни цветом. Под сколько-нибудь внимательным взглядом кажущаяся форма ссыпалась в хаос. Это была контингентность, начало ночи. Конец смыслов.
Я запрокинул лицо во тьму, закрыл глаза, вернулся в себя и проснулся. Пора было на работу. Я вознамерился перевыполнить план.
Три миниатюры.
Пунктуально ко Дню Победы (и не бросайте камни). Третья тянет уже на большее, это почти рассказ. Кто любит типичный мой сюр, можете сразу читать её. Они, в общем, читаются в любом порядке.
Игра
Часовщик (Контроль)
Крепость (Ночь)
Игра
Часовщик (Контроль)
Крепость (Ночь)